В эпоху бурных перемен трудно найти более надежный источник вдохновения и оптимизма, чем исторический опыт тех, кто сам с достоинством прошел через тяжелые времена. Речь пойдет о такой знаменитой личности, как Публий Корнелий Тацит (55–120 гг. н. э.). Среди десятков античных историков он занимает особое место. Его изречения могут показаться современным управленцам весьма актуальными.
Роль Тацита
Историко-литературное наследие Тацита включает два больших труда – «История» и «Анналы», а также ряд небольших произведений. Самое известное из них – «Германия», насчитывающая всего два десятка страниц — снискало автору всемирную славу. В нем содержится почти вся информация, которая известна нам о племенах, сокрушивших впоследствии Римскую империю и построивших современный европейский мир.
Чтобы понять роль Тацита, достаточно помнить лишь два факта. Более полутора тысяч лет после него большинство европейских и византийских историков всеми силами пытались копировать стиль его произведений: он являлся своего рода эталоном. И именно Тациту принадлежит, по сути дела, главный лозунг историка: писать историю sine ira et studio – «без гнева и пристрастия».
Однако отношение к Тациту было не то чтобы противоречивым, скорее каждый черпал в его текстах то, что хотел там найти. Мыслители XVIII века видели в нем монархиста и последовательного защитника авторитарной власти. Революционеры, и в частности русские декабристы, считали Тацита стойким республиканцем и сторонником народовластия, вдохновляясь его творчеством. Как такое могло случиться? Был ли Публий Корнелий Тацит человеком без убеждений и внятных взглядов или дело в другом?
«Золотой век» империи
В трудах Тацита поставлены, казалось бы, весьма скромные задачи. Как и большинство историографов античного времени, он старался описать те события, которым был свидетелем сам, либо те, которые непосредственно к ним привели, о чем еще была жива была память. Историк античности всегда не только историк, но и журналист, и мемуарист. Поэтому в фокусе внимания Тацита оказывается всего лишь столетие – промежуток между концом республиканской эпохи, завершившейся в 30 г. до н. э., и рубежом I и II столетий н. э. Однако это время вместило в себя невероятно много событий.
Римляне смогли увидеть и пережить «на собственной шкуре» расставание с казавшейся вечной и незыблемой республикой, существовавшей полтысячелетия, прочувствовать единовластное правление первого императора Октавиана Августа, длившееся 44 года, столкнуться с трагическими и безрадостными сторонами авторитарной тирании Тиберия, Калигулы и Нерона.
И после всего этого Рим погрузился в череду гражданских войн, когда на престол претендовали одновременно до четырех императоров, а прославленные римские легионы сражались за их власть друг с другом. В эти же годы усиливается натиск варварских племен, беспрерывно тревожащих рубежи государства. Если добавить, что, по мнению всех без исключения исследователей, Римская империя переживала в это столетие свой «золотой век», испытывала безусловный расцвет культуры и находилась, выражаясь спортивным языком, на пике формы – противоречивость эпохи становится очевидной.
Диалектика Тацита
А что же Тацит? Что увидел он в этом бурном водовороте событий, родом из которого был сам? Ответ весьма прост – историк был, в первую очередь, диалектиком в самом исконном значении этого слова. Ведь диалектика подразумевает, что всякое явление содержит в себе противоречия. Кроме того, с течением времени то, что было позитивно и абсолютно необходимо вчера, повисает непомерным грузом и делает невозможным новый шаг вперед.
Тацит отлично понял и показал, сколь своевременна и необходима была для Рима, истерзанного гражданскими конфликтами, императорская форма правления, пресекшая кровавую вольницу группировок, боровшихся за власть при Цезаре, Помпее, Марке Антонии. Но он столь же ясно продемонстрировал читателю и собеседнику, что вместе со своевольными страстями и распрями республиканского времени неизбежно улетучилась и острая потребность граждан участвовать в делах отечества, и стремление решать их — пусть и по-своему, и противоречиво. Тацит как бы заглянул в будущее, когда через три века империя будет гибнуть в первую очередь от пассивности своих жителей, их безразличия к судьбам государства, в котором они давно стали просто налогоплательщиками и рабочей силой.
Важно и другое. Труды Тацита – галерея образов конкретных живых людей, вовлеченных в исторические события. За каждым событием и конфликтом стояли именно они – желающие и стремящиеся, страдающие и подвергающиеся насилию. Именно поэтому давно подмечено, что главная мысль всех трудов Публия Корнелия Тацита – как остаться человеком в нечеловеческих обстоятельствах.
Актуальные смыслы изречений Тацита
Тацит: «Мы же явили поистине великий пример терпения; и если былые поколения видели, что представляет собою ничем не ограниченная свобода, то мы – такое же порабощение, ибо нескончаемые преследования отняли у нас возможность общаться, высказывать свои мысли и слушать других».
Хлевов: «Когда говорят, что Москва – третий Рим, это не просто цитата игумена Филофея из XVI столетия. Вся история России, если присмотреться к ней, представляет собой чередование непродолжительных периодов вольницы, граничащей с беспорядком, и куда более долгих эпох достаточно жесткого управления.
Так исторически сложилось, что у России в послужном списке фактически отсутствует республиканская традиция, навыки самоуправления. И Тацит, как это ни странно для римлянина, тут становится очень созвучен нам в своем понимании эпохи. Мы, в сущности, знаем только одну альтернативу авторитарному стилю управления — развал и беспредел. И инстинктивно боимся ее, как и римляне первого века нашей эры. Возможно ли преодолеть это историческое наследие в первую очередь внутри себя?»
Тацит: «Гражданскую войну нельзя ни подготовить, ни вести, соблюдая добрые нравы».
Хлевов: «В конфликте – хоть межличностном, хоть межгрупповом – каждая сторона неизбежно считает себя правой: как же иначе? Но в том и дело, что всякий конфликт вытаскивает наружу не лучшие качества человеческой натуры, а эскалация его усугубляет их проявления… В итоге классическое – хотели как лучше (причем все), а получилось как всегда».
Тацит: «Старость же свою, если только хватит жизни, я думаю посвятить труду более благодарному и не столь опасному: рассказать о принципате Нервы и о владычестве Траяна, о годах редкого счастья, когда каждый может думать что хочет, и говорить, что думает… Нерва в самом начале нынешней благословенной поры совокупил вместе вещи, дотоле несовместимые: принципат и свободу».
Хлевов: «Римлянам после ухода династии Флавиев и прихода Антонинов, о котором и пишет Тацит, казалось странным и необычным то, что императорская власть может сочетаться со свободомыслием и плюрализмом мнений. Преувеличивать эти свободы не стоит, но все познается в сравнении…»
Тацит: «Жажда власти, с незапамятных времен присущая людям, крепла вместе с ростом нашего государства и, наконец, вырвалась на свободу. Пока римляне жили скромно и неприметно, соблюдать равенство было нетрудно, но вот весь мир покорился нам, города и цари, соперничавшие с нами, были уничтожены, и для борьбы за власть открылся широкий простор».
Хлевов: «Ну, тут все прозрачно. Общий внешний враг – лучшее объединяющее средство. Скромный достаток для всех – залог равенства и социального спокойствия. Кстати, СССР прошел ту же самую стадию, что обусловило для многих тоску по ностальгическому прошлому. А если экстраполировать это на компанию или рабочий коллектив? Успех и победа над конкурентами, господство и монополизм в своей сфере деятельности – все это факторы, несущие очевидные угрозы внутреннему строю любой системы».
